Эти заметки адресованы тем, кто не считает себя искушенным в тонкостях методологии современных подходов к психологическому консультированию. Они основаны на материалах популярной лекции, прочитанной для людей, которые интересуются гештальт подходом «просто для себя». Поэтому статья может быть интересна тем читателям, кто размышляет о практической психологии и интересуется разными направлениями и методами.
Сразу надо сказать, что название «Gestalt therapy» не стоит переводить как «образ-терапия», хотя буквальное значение немецкого слова «Gestalt» могло бы дать повод для такой интерпретации. Гештальттерапия позаимствовала термин, введенный немецкими психологами в 1920-х годах. Гештальт-психологи исследовали механизмы восприятия и механизмы приятия решений, которые наблюдаются у живых существ. Когда в конце 1940-х встал вопрос о названии для нового направления психотерапии, родоначальники метода рассматривали несколько возможных вариантов, и выбор слова «гештальт» стал актом уважения к научному подход, изучавшему человека в динамике его отношений с окружающим миром.
Гештальттерапия с самого начала исследовала, как именно мы взаимодействуем с окружением в настоящий момент, здесь и сейчас. Она искала природу «проблем» в том, как, каким уникальным, специфическим для каждого человека образом организован его контакт с другими людьми и миром, и предлагала способы помощи, опираясь на идеи о восстановлении живости и динамики отношений человека с окружением в конкретной ситуации.
Поэтому небольшую экскурсию по темам, интересующим гештальттерапевтов, мы начнем с простых историй о том, что и как случается с людьми, как это можно диагностировать с позиций гештальт-методологии, и какие шаги предпринимает терапевт в сессии с клиентом.
Эффект Зейгарник и незавершенные действия
Даже люди достаточно далекие от Гештальта, но интересующиеся психологией, наверняка слышали что-то про незавершенные действия, про эффект Зейгарник.
Блюма Зейгарник была ученицей Курта Левина, одного из родоначальников социальной психологии (близкого к гештальт-психологам), и под его руководством выполнила работу, посвященную мотивации. Суть описанного ею эффекта состоит в том, что незавершенные действия человек запоминает лучше, чем завершенные. Или, иначе: мотивация на выполнение определенных действий значительно повышается в ситуации, когда человек начинает процесс, и затем этот процесс прерывается. И тогда человек стремится завершить начатое. Говоря простым языком, он не может спать спокойно, пока дело не сделано.
Каждый из нас наверняка оказывался в подобных ситуациях. Мы взволнованы, мы не можем успокоиться, мы раздражены, мы злимся, постоянно говорим о чем-то, видим это что-то во сне… Но стоит нам завершить процесс, и волнение уходит. Постфактум мы зачастую даже не в состоянии понять, почему, собственно, так сильно волновались. Само по себе содержание ситуации вроде бы не должно было вызвать столь серьезные переживания. И действительно, наше волнение было вызвано не содержанием, а незавершенностью процесса.
Эффект Зейгарник сегодня не использует только ленивый. В рекламе, при продажах, в переговорных ситуациях. В общем, везде, где надо людей как-то на что-то мотивировать. К примеру, для того, чтобы человек посмотрел следующую серию мыльной оперы, предыдущая должна закончиться на самом интересном месте. Реклама не должна сообщать всю информацию о товаре, ее главная задача – мотивировать потенциального покупателя на то, чтобы он сам пришел в магазин и только там смог получить ответы на свои вопросы.
Вообще принцип незавершенного действия известен с древнейших времен. Причем, работает он не только в случае с человеком, но и в случае с животными (по крайней мере, высшими животными). Чтобы заставить упрямого ослика идти в нужном направлении, перед его мордой держат привязанную к палке морковку. Это тот же самый эффект, который очень активно используют в дрессуре. Нельзя сказать, что Зейгарник его открыла. Она экспериментально, статистически доказала существование поведенческой закономерности, названной в ее честь.
Чаще всего психологи и психотерапевты сталкиваются с эффектом незавершенного действия, когда клиент пребывает в депрессивном состоянии, поскольку не прожил до конца стрессовую ситуацию. Например, ситуацию утраты (близкого человека, работы и т.п.). Он вроде бы успокоился, но что-то его «гнетет». Мы наблюдаем в текущей жизни человека (да и сам он это подмечает, потому и приходит к нам) неспособность сосредоточиться, отвлекаемость, снижение работоспособности. В общем – некоторые странности в поведении, которые вроде бы никак не обусловлены происходящим здесь и сейчас.
Предположим, у ребенка резко ухудшилась успеваемость в школе. Мама ведет его к психологу, и тот выясняет, что некоторое время назад у мальчика или девочки умерла любимая собака. Ребенок еще не отгоревал, не прошел все стадии проживания утраты. Он, может быть, и не говорит об этом словами – родителям вообще может казаться, что ребенок уже успокоился, – однако его душа в значительной степени занята именно этим процессом, а вовсе не учебой. Хотя, кажется, смерть собаки и учеба в школе по сюжету никак не связаны, но ресурсы психики ограничены. Забегая немного вперед, скажу, что в каждый конкретный момент психика способна «удерживать» одну-единственную фигуру. Все остальное воспринимается как фон. И чем сильнее, значимее фигура, тем меньше внимания человек обращает на фон.
Наша психика «запрограммирована» на то, чтобы завершать незавершенное. В этом смысле она напоминает конструкцию современного автомобиля. Его механика и электроника самостоятельно, без участия водителя, поддерживают прямолинейное движение машины на ровной прямой дороге. Автомобиль «стремится» ехать прямо, он сам корректирует курс. А вот для того, чтобы курс изменить, необходимо приложение дополнительных физических сил, возникновение новых обстоятельств, обусловленных внутренними причинами (дефекты, поломки, неправильная регулировка), внешними причинами (выбоины на дороге, ветер, вода, грязь) или решениями, которые принимает водитель.
Нечто похожее происходит и в случае с незавершенной ситуацией: психика постоянно возвращает человека к тому, что он не доделал, не допрожил. И попытка «свернуть», заняться чем-то другим, требует либо привнесения в ситуацию новых обстоятельств (помните поговорку «клин клином вышибают»?), либо приложения дополнительных усилий. Но даже и в этом случае ситуация не будет завершена, она просто уйдет в фон, чтобы периодически напоминать о себе в будущем, напоминать о себе благодаря чувству боли, вины, стыда… Нерешенная задача, «не финишировавшее действие» останавливают движение человека на его пути к новым встречам и новому опыту (вспомните историю о мальчике, у которого умерла собака).
Поэтому психотерапевты часто говорят: если человек начинает вести себя как-то странно, первым делом поищи незавершенную ситуацию. Используя определенные тактики, мы пытаемся такую ситуацию идентифицировать, найти временно остановленные интенции и связанные с ними действия и завершить их в терапевтическом эксперименте. Если нам это удается, человека словно бы «отпускает», энергия жизни и контакта снова движется свободно, и клиент возвращается к обычному стилю поведения (хотя, строго говоря, поведение тоже немного меняется – под влиянием опыта, приобретенного при завершении ситуации).
А теперь представьте, тренер обращается к психологу и говорит, что его подопечный как-то неровно выступает. На тренировках он вроде бы выкладывается и показывает очень хорошие результаты, а во время соревнований не дотягивает до такого же уровня. И первое, что мы можем предположить: по каким-то причинам действие для спортсмена завершается именно на тренировке; собственно, к выступлению он не мотивирован. Значит, нам надо перестроить мотивационные установки таким образом, чтобы завершение случалось именно на соревнованиях. Тут мы прицельно работаем на изменение поведения человека и выступаем больше в роли педагогов, чем психологов. Но и в этом случае мы можем использовать гештальт-методологию.
Гештальт-метод и позиция терапевта
Приведенные выше примеры говорят о том, что гештальт-метод (как и практически любая психологическая методика, которая используется в консультировании) может быть использован тремя разными способами:
Во-первых, для описания человеческого поведения. Тогда наша цель – понять, как получается, что человек ведет себя определенным образом, а не иначе, и, возможно, предсказать его дальнейшие поступки.
Во-вторых – для управления поведением, когда нам нужно, чтобы человек сделал то, что мы хотим. Это кстати, не всегда циничная манипуляция ради выгоды; это может быть прием, позволяющий не допустить паники во время пожара в общественном месте или договориться с преступником, удерживающим заложников.
В-третьих – для изменения поведения. Тут наша цель состоит в том, чтобы человек сделал самостоятельный, осознанный выбор. Если мы решаем педагогические задачи, значит, фокусируемся на том, что человек выбирает (например, социально приемлемое поведение). Если мы решаем терапевтические задачи, мы фокусируемся на том, как человек выбирает, пытаемся помочь ему сделать осуществимой саму возможность выбора.
То есть, говоря о применении Гештальта в разных областях жизни, надо отличать гештальт-методологию от собственно гештальттерапии. Многие идеи, которые используются в гештальт-подходе, могут быть применены, например, для расчета эффективности влияния рекламных сообщений на аудиторию, для диагностики того, что происходит с людьми в трудовых коллективах, и проч. Использование гештальт-подхода в психологическом консультировании – это применение идей, описывающих динамику процесса контакта, в ситуациях, когда человеку необходима помощь.
Можно сказать и так: гештальттерапия – это название практик работы в отношениях «клиент и терапевт», и мы предполагаем, что само слово «терапия» дает указание на то, что есть необходимость помощи в решении человеческих проблем и изменении качества жизни клиента. Важнее всего здесь позиция терапевта: как, каким образом он организует контакт с клиентом.
В чем специфика поведения гештальттерапевта? Прежде всего, это разговор с клиентом «на равных»; открытость диалогу; максимальное внимание к тому, чтобы исследовать опыт контакта человека и его окружения; поддержка осознанности; отказ от «скрытых методов влияния»; отказ от гипноза и манипуляций. Это ориентация на актуальное время и место и – в значительно меньшей степени – ориентация на историю детства и бессознательные процессы. Это встреча «человек и человек» в настоящем моменте времени и пространства. Гештальттерапевт воздерживается от того, чтобы считать опыт человека «патологичным» и искать в детстве причину такой патологии. Гештальтттерапевт ориентирован на феноменологию, он осознает, фиксирует происходящее с ним самим и клиентом, но не дает оценок – ни с этической, ни с какой-либо другой точек зрения.
Казалось бы, встреча «человек и человек» доступна нам и в обыденной жизни – с друзьями, с близкими людьми. Однако практика показывает, что, если у человека случается стресс, как раз прямая встреча становится для него затруднительной. Сделаем пометку на полях: независимо от того, какое направление представляет психотерапевт, его разговор с клиентом, по сути, ни к чему клиента не обязывает – в отличие от разговоров с родственниками, начальниками, чиновниками и т.п. В определенном смысле, психотерапевт – это «случайный попутчик», человек с плохой памятью. Он никому ничего не расскажет. Соответственно, и клиент чувствует себя более свободно, поскольку ему предлагают высказываться в «лабораторных условиях», в условиях ни к чему не обязывающего эксперимента.
Инструмент терапевта, его позиция – открытость и присутствие. Клиент и терапевт стараются быть открытыми в плане своих чувств и своих человеческих реакций. Эта правда чувства в ситуации становится основанием для доверительности и предоставляет клиенту возможность для максимального самораскрытия. То же самое относится и к сюжетам жизни. Человек понимает: даже если он сейчас скажет что-то предосудительное (с точки зрения общепринятой морали или, например, гражданского кодекса) относительно желаний, мечтаний, фантазий и реальных фактов своей жизни, это не повлечет за собой ни осуждения, ни наказания. Клиент может быть честен, что позволяет ему вместе с терапевтом исследовать душевные феномены и экспериментировать с реализацией желаний в защищенной игровой ситуации.
То есть открытость и искренность позволяют поддерживать другие важные для гештальттерапии темы – тему осознавания происходящего, реалистичности опыта, опоры человека на себя, свои телесные ощущения и эмоции, творческое, живое отношение к реальности и поиск наилучшей формы взаимодействия с окружением в конкретной ситуации.
Что и как: от Аристотеля до Павлова
Один из основателей гештальт-подхода Фредерик (Фриц) Перлз не раз повторял: мы исследуем не ЧТО, а КАК. Мы отчасти уже говорили об этом в самом начале. Гештальттерапевта интересует, как организован процесс действования человека в конкретной ситуации, процесс его контактактирования с Другим, процесс его эмоциональной жизни. И, соответственно, «область вмешательства» терапевта (его интервенции, предлагаемые эксперименты) также будет связана с тем, чтобы по-новому организовать этот самое КАК.
Очень важное отличие гештальттерапии от других методов состоит в том, что сюжет как набор и последовательность конкретных фактов, составляющий ситуацию, мене важен, чем способ его проживания человеком. Это, кстати, предоставляет терапевту и клиенту очень широкие возможности для выбора незавершенных ситуаций. Они могут быть социально значимыми или казаться совсем простыми, частными случаями из жизни. Для гештальтиста важно не то, как человек оценивает значимость ситуации, важно то, как он с ней справляется. С точки зрения постороннего наблюдателя (а иногда и самого клиента, который только-только начинает терапию), на сессиях часто обсуждаются какие-то «мелкие темы», но результатом становится изменение способов прохождения контактного процесса и форм организации жизни в самых разных масштабах.
Но за счет чего происходят эти изменения? Как удается в рамках терапевтической сессии завершить незавершенное?
Практика гештальт-подхода в значительной степени основана на том, что природа или Господь Бог дали нам две сигнальные системы – предметную и фантазийную. Их описал академик Иван Павлов. Суть его открытия (я сейчас немного упрощаю) состояла в следующем: высшие животные, включая человека, способны проживать ситуации (чувствовать, определять приоритеты, ставить цели, действовать) как в предметном, так и в фантазийном мире. Причем, обе системы в значительной степени дублируют друг друга.
Иначе говоря, когда мы читаем книгу, слушаем рассказ другого человека, смотрим спектакль или кино, мы переживаем практически то же (испытываем те же эмоции), что могли бы пережить, если бы события происходили в реальном мире с нашим участием. На этом основана аристотелевская теория катарсиса. Я, зритель, не участвую в действе, но идентифицирую себя с персонажем и за счет этого способен пережить очень сильные, очищающие эмоции. Больше того, я приобретаю новый опыт проживания ситуации изнутри, хотя, по факту, остаюсь наблюдателем и вижу происходящее извне.
Тут, правда, сразу нужно оговориться (и мое замечание относится к теории Гештальта): воспринимая происходящее на фантазийном уровне, я проживаю опыт иначе, в других модальностях, чуть с большей или с меньшей интенсивностью, нежели в реально-предметном мире. Если я здоровый, достаточно образованный человек, знающий правила сценического языка, или просто помнящий правила детской игры, я все-таки буду отличать смерть Эдипа или Дездемоны, персонажей на сцене театра, которых играют актеры, от смерти близких мне людей. Гибель театральных персонажей не станет для меня психологической травмой. Наоборот, я смогу, помимо прочего, восхититься композицией пьесы, талантом актеров, осознать свои собственные эмоции, которые по ассоциации связаны с эмоциями персонажей. Этот особенный эффект русский литературовед Виктор Шкловский называл эффектом остранения (от слов «странность» и «отстранение»), и благодаря ему я оказываюсь способен заметить в себе переживания, которые из-за стресса могут быть пропущены мною в собственном человеческом опыте ежедневного бытия.
Обратите внимание, мы опять говорим не о содержании действия, не о том, что происходит, а о том, как это происходит. Я получаю удовольствие от факта соприсутствия, от формы, от композиции, от того, как организован процесс, от вовлеченности в сюжет. Это некоторые «дополнительные» эмоции, которых не возникает, когда я – участник события и сложное по чувствам действие происходит в реальности.
Восприятие искусства предоставляет нам дополнительное «место и время» для переживания. Мы говорим: «Ух, как он это сделал!» – и это «Ух!» позволяет нам остановиться в своем опыте, дабы осознать, как именно это произошло, осознать (буквально – увидеть) форму, процесс. И не просто заметить, но и запомнить, как вообще могут развиваться эмоциональные процессы, как люди вступают в отношения, действуют в отношениях и выходят из отношений. Это помогает нам распознать и осознать самих себя в сложной динамической системе личностных, социальных и культурных взаимосвязей.
Тут мы уже совсем близко подходим к пониманию гештальт-методологии. Потому что базисным основанием терапии является для нас осознанность (awareness). Мы предполагаем, что решение психологической проблемы возможно в результате повышения осознанности динамических проявлений человека в ситуации. А метод нашей работы основан на организации эксперимента в реальном времени и реальном пространстве. Это может быть эксперимент в непосредственных отношениях между терапевтом и клиентом или между участниками терапевтической группы. Или эксперимент в фантазийном, игровом мире, который, однако, тоже локализован в реальном времени терапевтической сессии.
Гештальттерапевты часто используют игровые, фантазийные эксперименты, потому что такое экспериментирование, в определенном смысле, оказывается даже более эффективным (и, понятно, менее рискованным для человека и тех, кто его окружает), нежели экспериментирование в реальной жизни. Наш клиент на сессии способен не просто проиграть некую ситуацию, но и запомнить сам механизм ее проигрывания.
Соединение и интеграция в процессе осознанного экспериментирования двух сигнальных систем (вспомним учение Ивана Павлова) создает уникальную возможность для создания новой формы самоорганизации личности в ее психической и физической реальности. С некоторой долей оптимизма мы можем даже утверждать, что процесс осознавания ведет к перестройке самой психофизиологии в моменте организации процесса контакта. Иначе говоря, – к тому, что в реальном физиологическом поле организуются новые нейронные связи, и за счет этого переформируется сама система функционирования эмоционального и когнитивного опыта.
Процесс и осознавание происходящего здесь и сейчас
Надо заметить, что английское «awareness» (слово, которое активно используется в Гештальте) переведено на русский язык не очень удачно. Мы говорим об «осознании» или «осознавании», и эти термины отсылают нас к тематике сознательного и бессознательного. Дальше, соответственно, начинаются рассуждения про интеграцию бессознательного в сознание и проч. В действительности же, в Гештальте имеется в виду нечто другое. Речь скорее идет об осведомленности, информированности, компетентности, о способности отдавать себе отчет в том, что сейчас во мне и вокруг меня происходит. Если использовать разговорный оборот речи, можно сказать: «Я в курсе (происходящего)».
Именно в этом смысле мы говорим, что клиент начинает осознавать процесс (и получать определенное удовольствие от того, что осознает процесс), собственные мотивы, эмоции, телесные переживания. В результате во время терапевтической сессии он подмечает то, что обычно пропускает в реальной жизни. Клиент осознает, как он сам себя прерывает, когда контактирует с другими людьми.
И тут мы снова можем опереться на теорию академика Павлова. Допустим, у человека не было опыта позитивного слияния с матерью – не ласкала она его, не кормила грудью. Но есть же еще фантазийный мир! Есть мечты о слиянии, насыщенные множеством деталей… Не ставить же штамп в паспорте «Не годен» всем тем, кого не кормили грудью, не качали в колыбели, кому игрушку нужного цвета не повесили над кроваткой, у кого папа с мамой разошлись!
В этом смысле, Гештальт – очень оптимистический метод. Он сфокусирован не на том, почему у меня возникают проблемы, а на том, как они проявляются. Что такое я делаю? Как так происходит, что я, взрослый человек, повторяю цикл отклика, который сформировался в детстве и тогда, как творческое приспособление к реальности, помогал мне справиться с ситуациями, но сейчас уже мешает? Что я пропускаю, что я не осознаю? Как я прерываю процесс контакта?
В этом месте, кстати, гештальт-подход (в плане методологии) расходится с аналитическими процедурами. Предположим, клиент заявляет, что мать не кормила его грудью. Психоаналитик в таком случае, скорее всего, будет предполагать, что долгое обсуждение взаимоотношений с матерью, попытка проживания детских впечатлений и эмоций как-то изменит мышление и восприятие клиента. Гештальттерапевт будет склонен воспринимать историю клиента как «параллельную» тому, что случается в жизни человека сегодня. И спросит клиента: «А как ты сейчас себя чувствуешь, когда рассказываешь мне об этом? Как ты сейчас организуешь свой опыт контакта с окружением?»
Гештальт предполагает, что на процесс, который происходит здесь и сейчас, как бы «накладывается» привычная схема отклика (паттерн) из прошлого. То есть клиент действует в данный момент времени, и потребности у него уже другие (вряд ли взрослый так уж хочет по-настоящему присосаться к груди!), но сам образ действия он берет из детства, не осознавая, что вообще-то и он изменился, и ситуация стала другой. Если говорить по-простому, мы реагируем на происходящее привычным образом, не задумываясь о том, как мы это делаем.
Так вот, гештальттерапевт предложит клиенту не мучить душу тем, как когда-то было плохо, а попытаться понять, как ему справиться с ситуацией здесь и сейчас. То есть мы признаем, что невозможно изменить прошлое, но предлагаем человеку попробовать как-то иначе (чуть более спонтанно, вариативно) откликаться на настоящее. При этом опору мы, как правило, ищем в поле. Не в самой ситуации, а в том, что ее окружает.
Фигура и фон
Гештальт-психологи первой половины XX века сформулировали понятия фигуры и фона. Фигура есть то, на чем сфокусировано сейчас наше внимание. Фон – то, что окружает фигуру. Все мы прекрасно знаем этот эффект. Когда мы смотрим в окно, мы видим либо пейзаж, либо стекло на фоне пейзажа. Мы не в состоянии одновременно видеть и стекло, и то, что за ним.
Это понятно нам из опыта. Открытие гештальт-психологов состояло в том, что фон не просто дополняет или мешает восприятию фигуры, фон оформляет фигуру, придает ей форму, превращает ее в гештальт. В зависимости от того, насколько прозрачно стекло, мы будем по-разному видеть пейзаж. В зависимости от того, день на дворе или ночь, солнечно или пасмурно, мы будем по-разному видеть оконное стекло, замечая или не замечая степень его прозрачности, пятна, пузырьки и т.п. Мы говорим: на этом фоне такое не видно; на другом фоне оно становится заметно.
Ту же тему по-своему развивали русские искусствоведы-формалисты 1920-х годов, философ Бертран Рассел и семиологи 1960-х. Они рассуждали о том, что форма высказывания есть «высказывание о высказывании», метауровень коммуникации. И опять-таки мы все это прекрасно знаем из личного опыта. Молодой человек, скорчив кислую гримасу, говорит девушке: «Какая ты красавица!» Здесь гримаса как будто бы является фоном по отношению к содержанию фразы (фигуре), однако именно гримаса оформляет, наполняет смыслом саму фразу (то есть становится высказыванием о высказывании). Ясно же, что, произнося здесь и сейчас вполне понятные слова, молодой человек имеет в виду нечто другое. Зачастую даже не осознавая, что собственно он имеет в виду.
Гештальттерапевты часто подчеркивают, что энергия скрыта в фоне. И действительно, слова часто говорят меньше, чем сопровождающий их жест, поза, движение. Как в приведенном выше примере, когда выражение лица молодого человека гораздо более эмоционально и энергетически заряжено, нежели произносимая фраза. Полный смысл высказывания удается определить, если мы уделяем внимание всей ситуации акта коммуникации, включающей как словесные, так и невербальные компоненты. Если посмотреть шире, мы обнаружим, что и на уровне поступков в больших сценах жизни действуют те же закономерности. К примеру, прояснение сюжетных (длительных) отношений между людьми позволяет лучше понять мотивы и смысл чувств и поступков конкретного человека в конкретной ситуации.
Открывая для себя, делая осознаваемым фон, мы существенно меняем фигуру. Причем, изменения эти могут оказаться парадоксальными, поскольку изначально парадоксальным было сочетание мотива и самого высказывания. Человек говорит, например: «Я тебя не люблю!» – а имеет в виду: «Я нуждаюсь в твоей любви!» Соответственно, главные вопросы для терапевта, когда он размышляет о поведении клиента: в чем причина такой запутанности? что и для какой цели делает с собой человек, когда произносит «не те» слова? как он организует (точнее – прерывает) контакт, когда вместо «Я нуждаюсь в твоей любви!» говорит «Я тебя не люблю!»? в чем функция такой запутанной коммуникации? каким образом при этом организуется вся ситуация?
Цикл контакта и три круга внимания
Мы подошли к очень важному концепту, который был сформулирован родоначальниками гештальттерапии Фредериком Перлзом и Полом Гудменом. Суть его в том, что процесс контакта с Другим может быть рассмотрен как цикл. Возьмем для примера пищевое поведение. Ребенок хочет есть; он что-то делает (например, плачет), дабы получить еду; он обнаруживает маму; он ест и, наконец, «отваливается» от мамы и переваривает пищу. Взрослый человек испытывает голод, ищет пищу, потребляет ее и потом переваривает. Самый обыкновенный, всем прекрасно известный процесс. В гештальт-методе, однако, нам предлагается заметить, что он (процесс) происходит не «монотонно», что он проживается человеком как (минимум) четыре фазы организации опыта – от возникновения дефицита энергии в организме до переваривания пищи.
Точно так же в любой ситуации мы способны обнаружить фазу предконтакта, когда человек ощущает беспокойство, волнение, обнаруживает нужду, порожденную некоторым дефицитом. Этот этап переживается человеком по преимуществу телесно. Мы сосредоточены на том, что Перлз называл внутренним кругом внимания. Очень осторожно такой комплекс переживаний можно определить как обнаружение потребности.
(Строго говоря, «нужда» и «потребность» – разные понятия. Организм нуждается не в еде как таковой; для продолжения жизнедеятельности ему необходима энергия. Следующий вопрос – каким образом эта энергия добывается? Растения, например, в процессе фотосинтеза преобразуют энергию солнечных лучей. Для животных характерно получение энергии в процессе переработки питательных веществ. То есть потребность в пище рождается не «внутри организма», а на границе между организмом и средой. Иначе говоря, «нужда» у растений и животных, по сути, одна и та же, а «потребности» разные.)
Следующая фаза – контактирование. Нужда стала явной, осознаваемой (я чувствую дефицит энергии; я нуждаюсь в пище; я хочу есть), и теперь от внутреннего круга внимания мы переходим к среднему кругу. На этой фазе человеку необходимо ответить на вопросы: что? где? как? сколько? (а зачастую к ним добавляется еще один – когда?). Мы обращаемся к собственному опыту приема пищи, мы фантазируем о том, что именно нам хотелось бы съесть, исследуем актуальные возможности, которые предлагает текущая ситуация. То есть – выбираем способ удовлетворения собственной потребности.
Третья фаза – собственно контакт (его иногда еще называют полным, или финальным контактом). Мы выделяем фигуру во внешнем круге внимания. Это пища, которую человек поглощает и усваивает, одновременно оценивая вкус, жесткость/мягкость и другие ее параметры.
Наконец наступает четвертая фаза цикла контакта – постконтакт, этап интеграции, переваривания того, что мы получили в контакте (человек вновь обращается к внутреннему кругу внимания), этап признания НОВОЙ идентичности, которая возникла в контакте, и формирования НОВЫХ отношений с окружающим миром. Это принципиальное утверждение. В рамках гештальт-подхода мы предполагаем, что любые изменения происходят в результате полного прохождения цикла контакта. И наоборот: полное прохождение цикла контакта неизбежно ведет к изменениям – разной длительности и на разных уровнях.
Приведу простые примеры. Согласитесь, сытый человек иначе выстраивает свои взаимоотношения с миром, нежели человек голодный. С другой стороны, всякий прием пищи обогащает наш опыт, который мы способны использовать в последующем. Мы теперь знаем, допустим, что такое переедание или недоедание. Если мы решились на эксперимент и попробовали новые блюда, мы знаем, какой у них вкус и послевкусие, подходят они нам или нет. Однако и в том случае, когда мы употребляли в пищу только то, к чему привыкли, это все равно для нас новый опыт, подтверждающий (уточняющий, опровергающий и т.д.) предыдущий.
В целом, на фазе постконтакта происходит не меньшая работа, нежели на предыдущих фазах. Человек усваивает только что полученный опыт, осознает произошедшие в нем изменения, расстается со старыми моделями поведения, оценивает применимость новых, разрушает и утверждает связи с объектами и субъектами, тем самым реорганизуя структуру мира, частью которой он является, готовится к вступлению в следующий цикл контакта, выделяя фигуры, которые раньше оставались в фоне. Именно поэтому в гештальттерапии такое значение придается завершению незавершенных действий и ситуаций. То есть, в сущности, – завершению контактных процессов.
Для полноты картины стоит оговориться: четырехфазная модель – это, конечно же, упрощение. Современные исследователи описывают до восьми этапов контактного процесса, по-разному их называя и расставляя разные акценты. То же самое можно сказать и о кругах внимания. В каждой фазе оно (внимание) словно бы совершает «челночное движение», выделяя фигуры на самых разных «уровнях» непосредственных переживаний и опыта. И человек по ходу процесса делает множество выборов.
Если переживания, связанные, к примеру, с фазой контактирования, перевести в драматический монолог, получится нечто следующее: «Вот почему я такой раздражительный – я просто голоден! Надо поесть. Но до обеденного перерыва – еще полчаса. Почему у нас такой жесткий график? Может, подключить профсоюз и поменять условия труда? Или съесть припрятанное яблоко? А хватит мне яблока? Насколько я голоден? Да, кажется, слона бы съел! Тогда придется подождать. Эх, мне бы стейк! В соседнем ресторане подают такие замечательные стейки! Но там дорого, а у меня мало денег. Пришлось отдавать долги. Схожу в столовую. Но все мои коллеги ходят в ресторан. Что делать, если они позовут с собой? Соврать, что жена приготовила мне обед и упаковала в контейнеры? Тогда можно будет остаться в офисе. Но у меня только яблоко и два бутерброда. Этого точно не хватит. Тем более, я сегодня не завтракал. Господи, как же я хочу есть – аж в животе урчит!»
Даже и этот монолог выглядит несколько упрощенным. По сути, совершая любой выбор, мы задействуем весь свой жизненный опыт и учитываем все обстоятельства, которые только можем себе представить. Другое дело, что мы не всегда все это осознаем. Поэтому терапевтичным зачастую оказывается «разворачивание» ситуации, когда клиент начинает осознавать собственные нужды (потребности), собственные мотивы, эмоции, возможные мотивы и действия людей, включенных в ситуацию, другие внешние и внутренние обстоятельства (в случае с пищевым поведением может оказаться, что у человека язва желудка, или что кафе, где вкусно кормят, находится слишком далеко от места работы).
И все же мы не отказываемся полностью от представлений о трех кругах внимания и четырех фазах контакта. Главным образом потому, что, в первом приближении, это процесс, который интуитивно понятен и знаком каждому, кто хоть раз давал себе время и место для самонаблюдения. Мы имеем дело с «естественной» динамикой смены эпизодов на пути к приобретению нового опыта. Фриц Перлз и Пол Гудмен, конечно же, его не открыли, а только описали и по-своему назвали этапы.
Возможно, на Перлза тут оказали влияние законы драматургии, поскольку в молодости он занимался театром. В театроведении, киноведении и литературоведении стадии контакта обозначаются иначе: завязка, развитие, кульминация и развязка. (Такая терминология хороша тем, что указывает на некий пик, через который я прохожу, чтобы завершить начатое.) Подобный порядок организации сюжета воспринимается нами как нечто абсолютно «жизненное», само собой разумеющееся. И даже в современных произведениях, когда автор, например, предлагает читателю «открытый» (неопределенный) финал или в начале фильма показывает то, что реально произойдет в конце истории, он (автор) все-таки рассчитывает, что зритель самостоятельно, задним числом (в фазе постконтакта) восстановит весь цикл в естественной последовательности. Автор предполагает, что у зрителя уже есть знание о том, как именно все должно происходить – хоть в жизни, хоть в литературе, театре или кино.
А теперь представьте, что в детективном романе Шерлок Холмс мается-мается в ожидании хорошего дела, да так ни за что и не принимается. Или принимается, но убийцу не находит. Или находит профессора Мориарти и в течение большей части романа борется с ним у Рейхенбахского водопада. Или борьба закончилась, но мы так и не понимаем, кто же из персонажей победил. Что мы при этом чувствуем? Определенно – фрустрацию. Наш контакт с художественным текстом, с его главным героем был каким-то образом прерван. Собственно, это чувство неудовлетворенности, незавершенности цикла настолько разозлило читателей (включая, между прочим, королеву Викторию), что они прямо-таки вынудили Артура Конан Дойла «оживить» полюбившегося публике сыщика и написать «Возвращение Шерлока Холмса».
И это еще одна очень важная для Гештальта тема – тема прерывания контакта.
Прерывание контакта
Описанные выше ситуации называются в гештальттерапии незавершенными (отчасти мы уже говорили об этом выше). То есть вроде бы что-то случилось, но человек продолжает об этом думать, продолжает чувствовать, снова и снова прокручивает ситуацию в голове, злится на Другого, осуждает себя (вспомните эффект Зейгарник)… Если рассуждать в терминах пищевого поведения – словно бы человек поел, но не насытился, словно бы он остановился в какой-то момент не потому, что ему уже достаточно, он сыт, а по каким-то другим причинам, не имеющим непосредственного отношения к ситуации здесь и сейчас.
Тут надо понимать, что само по себе прерывание не является чем-то плохим или хорошим. Это просто ситуативная данность. Предположим, я осознаю, что хочу есть, но не могу уйти с работы, поскольку еще не настал обеденный перерыв. И я себя останавливаю, я прерываю (откладываю) начавшийся процесс контактирования.
Или я вижу, как к остановке подъезжает автобус. Чтобы на него успеть, мне нужно всего лишь перейти дорогу. И тут загорается красный свет! Я прерываю начатое действие. Автобус уходит. Я могу погрустить по поводу того, что на него не успел и теперь опоздаю на встречу. Это нормально. Это часть опыта. В результате я, допустим, сделаю вывод: надо выходить из дома на пять минут раньше или пользоваться такси.
Однако клиент, который приходит к нам и рассказывает подобную историю, скорее всего, будет жаловаться на что-то другое. Он, например, скажет: «Вот всегда со мной так! Даже автобус уходит у меня из-под носа. Наверное, я какой-то неправильный!» То есть клиент будет привносить в ситуацию какие-то собственные переживания, эмоции, мысли, которые – с точки зрения постороннего наблюдателя – вроде бы не могут быть вызваны самими по себе событиями. Из того, что я опоздал на автобус, невозможно напрямую сделать вывод, что я – неправильный человек.
Такого типа прерывания в Гештальте называются невротическими. От «естественных», «здоровых» прерываний их будут отличать два неизменных свойства:
Во-первых, мы всегда будем замечать, что между внешним воздействием и откликом на это воздействие как будто бы существует некая пропущенная мысль. Или скажем так: в цепочке ощущений, порождающих отклик, явно присутствует дополнительное звено, которое самим человеком не осознается. Но именно это пропущенное звено ведет к прерыванию контакта, когда человек из ситуации «здесь и сейчас» («я не успел на автобус») буквально «выскакивает» в ситуацию «там и тогда» («мама говорила, что дисциплинированные люди всегда выходят пораньше») или в ситуацию «всегда» («вот вечно со мной нечто подобное происходит»).
Второе свойство невротического прерывания – его повторяемость. Клиент говорит: «Я много раз знакомился с девушками, и всегда это кончалось очень быстрым разрывом». Обстоятельства вроде бы меняются (и человек часто подчеркивает, что обстоятельства были разными), а результат один и тот же. И опять мы можем предположить, что в цикл контакта привносится нечто неосознаваемое, нечто, не позволяющее пройти весь путь от возбуждения до удовлетворения. А значит – препятствующее свободной активности и вступлению в новый контакт.
Перлз и Гудмен выделили четыре способа прерывания контакта: интроекция, проекция, ретрофлексия и слияние (конфлюэнция). В теории Гештальта они до сих пор рассматриваются как основные. Более поздние авторы добавили к этому списку еще несколько пунктов, но они выступают лишь как варианты к четырем инвариантным механизмам. К примеру, в литературе можно встретить такие понятия как «дефлексия» (избегание контакта за счет сброса энергии возбуждения) и «эготизм» (выстраивание жестких границ, как у чеховского «человека в футляре»), которые объединяются общим понятием «ретрофлексия».
В конечном итоге, настолько, насколько опыт каждого человека уникален, уникальными являются и его способы прерывания. И настолько, насколько все люди похожи как представители одного биологического вида, мы способны описать (главным образом – в целях диагностики) наиболее общие механизмы, не позволяющие клиенту проходить цикл контакта от начала и до конца.
Итак:
Интроекция – это «глотание без пережевывания». По сути – принятие некоего «слипшегося», не проясненного до конца утверждения, кусочка чужого (не моего!) опыта. Например: «Не суй два пальца в розетку!» (подразумевается: иначе тебя ударит током и может убить). Или: «Все мужики – гады!» (подразумевается, что у мамы был негативный опыт взаимодействия с мужчинами, и она сделала обобщающий вывод). Хотя при этом надо иметь в виду, что, допустим, интроецированные правила поведения в рамках своей культуры способны подсказать человеку способ действия в непредвиденной, стрессовой ситуации, а доведенные до автоматизма навыки вождения автомобиля – спасти жизнь водителю и другим участникам дорожного движения.
Проекция – это перенос на Другого того, что я чувствую (в чем нуждаюсь) сам. «Если я не люблю гороховый суп, значит, никто его не любит» (и, соответственно, те, кто готовит гороховый суп – очень нехорошие люди). Хотя, с другой стороны, именно благодаря проецированию мы оказываемся способны понимать и до некоторой степени предугадывать поведение окружающих людей.
Ретрофлекция буквально означает «разворот назад» (от лат. retro и flexio). Это возвращение себе того, что изначально было адресовано миру. Я злюсь из-за того, что не успел на общественный транспорт, и обращаю эту злость на себя, делая вывод: «Вот какой я ужасный (невезучий) человек!» В то же время, социально поощряемое утверждение: «Поступай с другими так, как ты бы хотел, чтобы они поступали с тобой», – тоже вариант ретрофлексии.
Слияние (confluence) – очень позитивное ощущение. Ребенок изначально «слит» с матерью. Только так он способен выжить. Но что происходит, когда взрослый человек, теряя границы собственного «Я», хочет слиться с кем-то или чем-то другим (припасть к груди)? Все случаи зависимостей и созависимостей связаны как раз с прерыванием контакта по типу конфлюэнции. Однако полноценный, приносящий удовлетворение секс без слияния вряд ли возможен.
В целом, мы предполагаем, что изначально, в детстве, любая форма прерывания была творческим способом адаптации к повторяющимся ситуациям. Если мать не переносит криков ребенка, ребенок научается не кричать (ретрофлексирует проявление собственных эмоций). Если родители винят в проблемах кого угодно, только не себя, ребенок – дабы избежать конфликта – начинает делать то же самое. И т.д. Прерывания потому и не осознаются, что человек «изобрел» их сам. Это привычный, «естественный» для него способ реагирования. И задача терапевта – помочь клиенту осознать, в каком месте и каким образом он себя прерывает, поддержать его способность к экспериментированию и живому, творческому приспособлению к ситуациям, каждая из которых является уникальной и неповторимой.
С точки зрения Гештальта, полноценный контакт – это акт открытой, искренней коммуникации между «Я» и «Ты» (именно так, как это описывал философ-экзистенциалист Мартин Бубер). Каждый из участников процесса обладает своими границами, мотивами, эмоциями, телесными ощущениями, способен их осознавать и предъявлять Другому. Как сказано в молитве гештальтиста у Перлза: «Я живу в этом мире не для того, чтобы соответствовать твоим ожиданиям. И ты живешь в этом мире не для того, чтобы соответствовать моим ожиданиям. Ты – это ты. А я – это я. И если нам случилось встретить друг друга – это прекрасно. Если нет, то ничего не поделаешь».
Принцип реалистичности
Гештальттерапевт следует принципу реалистичности. Представьте, приходит к нему 70-летняя старая дева и жалуется, что у нее никогда не было опыта сексуальной близости. Перед терапевтом встает вопрос: что с этим делать? Он не может изменить реальность, он не может превратить 70-летнюю женщину в 20-летнюю! Нужно искать какой-то другой подход…
Мы не способны объять необъятное. Из множества тем, которые клиент предъявляет на сессии, терапевт вынужден выбрать что-то одно. Терапевт может лишь надеяться: если один из паззлов встанет на место, остальные тоже как-то переформатируются. То есть картина мира у клиента изменится, даже если мы вместе с ним сможем передвинуть всего один элемент.
В действительности, какой из элементов системы будет выбран, – зависит от множества причин: от тренированности терапевта, от его и клиента актуального состояния, от того, насколько доверительные отношения установились между клиентом и терапевтом, от случая, от того, на чем здесь и сейчас готов сфокусироваться человек и т.д. и т.п. Нам все равно не удастся действовать сразу во всех направлениях. Мы используем системный подход, предполагая, с одной стороны, что целое всегда больше суммы его частей, а с другой – что изменение любой части ведет к изменению целого.
В этом особенность гештальт-методологии – пристальное внимание к деталям, связанным с процессом (детализация). Как человек откликается на происходящее, что он чувствует, как это отзывается в его теле, что он думает?.. Очень-очень подробное прохождение всех этапов контактного процесса. Без пропусков, без лакун. Тогда и самому клиенту становится понятно, как он организует контакт, когда и что он пропускает и/или добавляет от себя.
Еще одна особенность гештальт-метода – стремление не оценивать то, о чем говорит человек. Как только терапевт начинает оценивать факты с позиции «хорошо-плохо», «должно быть так» или «так не должно быть», он перестает думать. Не говоря уже о том, что тот, кого оценивают, переживает множество эмоций, не имеющих отношения к терапии, к тому, что происходит между двумя людьми здесь и сейчас.
Приведу пример неосознанной оценки. Клиент рассказывает терапевту, что его (клиента) ограбили на улице. Буквально: «Жизнь или кошелек!» И терапевт начинает продвигать идею справедливого воздаяния. Он говорит: «Наверное, вы очень сильно разозлились?» И клиент поддерживает эту тему. Не потому, что он действительно разозлился, а потому, что он вроде бы должен был нечто такое почувствовать.
На самом же деле, человек испытал сильнейший страх, а вовсе не злость. И работать здесь нужно было бы с травмой, позволив жертве прожить до конца мысли, импульсы, эмоции, которые были прерваны. Тогда, возможно, у клиента через некоторое время возникло бы и чувство злости, и желание восстановить справедливость.
Терапевт в нашем случае сильно поторопился. Он сразу же оценил ситуацию. И что произошло с клиентом? Он почувствовал стыд за то, что не отреагировал в соответствии с «нормой» («мужчина должен…»), и, конечно, да, стал говорить, будто он испытывает злость и хочет справедливости. Получилось не «я чувствую», а «я должен чувствовать». Ситуация «законсервировалась», она не была завершена. И, добавлю, клиент стал меньше доверять терапевту, поскольку последний взял на себя роль педагога, который склонен воспринимать человека не таким, какой он есть, а таким, какой он должен быть.
То есть, разумеется, терапевт не может совсем не иметь собственной позиции, совсем никак не оценивать то, о чем ему говорят. Дело не в этом. Дело в том, что терапевт обучается переводить внимание на процесс, стараясь не пропускать его этапы и фокусируясь на деталях (на их проживании), а не на оценке целого. (Кстати, понимание того, как все это происходит, сильно меняет и саму оценку происходящего!)
Диагностика и терапия
В отличие от клинической психологии, диагностика в психотерапии достаточно сильно зависит от направления, которого придерживается терапевт (Гештальт, транзактный анализ, психоанализ и проч.). Все дело в том, что клинический психолог и психотерапевт пытаются ответить на разные вопросы.
Диагностика для клинического психолога – это постановка диагноза и составление прогноза. Примерно тем же самым занимаются психологи, отвечающие за профориентацию, подбор персонала, выявление лжи при тестировании сотрудников компании или кандидатов на должность и т.п. Такая диагностика основана на том, что человек сравнивается с другими людьми. Говоря упрощенно, его как бы помещают в некую более или менее широкую группу (шизофреники, социопаты, люди с органическими нарушениями, без органических нарушений…). Благодаря клиническому опыту мы знаем, что у людей из определенной группы возникают те-то и те-то проблемы, прогноз – такой-то, показаны те-то и те-то методы лечения.
Для терапевта, занятого консультированием и психокоррекцией, подобного рода диагностика интересна, но, в общем, не очень нужна. По сути, любая психотерапия занимается не лечением, а восстановлением способности человека к контакту с самим собой и окружающим миром (другое дело, что восстановление контакта может стать частью лечения, например, при психических расстройствах). Поэтому, кстати, в большинстве терапевтических направлений не используется слово «пациент». Его заменяют словом «клиент», подчеркивая тем самым, что мы не лечим, а оказываем услуги по психокоррекции.
Смысл диагностики для нас, прежде всего, состоит в том, чтобы понять, какие элементы психической системы конкретного человека мы будем считать здоровыми (и значит, постараемся поддержать), а какие – патологическими (тут мы попытаемся научить клиента как-то это компенсировать или реорганизовать). Для психотерапевта важно не отнесение человека к определенной категории, а то, как он сам понимает источник своих проблем. В связи с тем, что рассказывает о себе клиент, мы можем спросить: «Как вы думаете, как такое происходит?» Тем самым мы выявляем представления человека о психическом здоровье и болезни. Мы начинаем видеть его картину мира, его модель, объясняющую, почему ему плохо. Такая диагностика очень важна при психотерапии, поскольку от картины мира зависит, как действует человек, какой помощи он ищет.
Для нас важно, что модель взаимоотношений с миром одновременно и объясняет человеку происходящее с ним, и запутывает его. Коль скоро он пришел к терапевту, значит, в этой модели есть противоречия, есть пропущенные мысли, которые сам клиент не видит. И первое, что, на мой взгляд, должен сделать терапевт в плане диагностики – максимально прояснить картину мира (структуру взаимоотношений с миром) своего клиента, поскольку от этого зависит стратегия и тактики дальнейшей работы.
Концепция здоровья и психосоматика
В отношении физических заболеваний мы исходим из концепции биологического здоровья человека и способности организма поддерживать свое физическое функционирование. Мы предполагаем, что изначально (то есть в соответствии с биологической природой человека), все физиологические и психические регуляторные механизмы функционирования, внутреннего взаимодействия (гомеостаза) и способности к организации внешней деятельности достаточно сбалансированы для того, чтобы человек мог приспособиться (адаптироваться) к любой ситуации. Тут опять нам придется вспомнить про первичную и вторичную сигнальные системы.
Первичная система позволяет произвести самую общую и, скажем так, «грубую» настройку на изменение окружающей среды. Однако высшим животным и, в особенности, человеку, требуется настройка гораздо более тонкая. За нее как раз и отвечает вторичная система. Чтобы как-то адаптироваться в новых условиях, человек должен понять происходящее, он должен назвать процесс каким-то словом, обозначить его образно, метафорически… Тогда приспособление становится более качественным.
Однако этот баланс систем сам по себе очень хрупок, тем более, когда речь заходит об отношениях между близкими людьми. Представьте, ребенку жарко. Именно так он и говорит маме: «Жарко!» А уставшая мама ему отвечает: «Совсем не жарко! Ты просто капризничаешь!» Что происходит в душе ребенка? Первичная система сигнализирует: жарко! Вторичная система обрабатывает сигнал: «Мама сказала: не жарко!» И затем появляется некий «компромиссный» вариант: «Я не должен чувствовать жару, потому, что это расстраивает маму».
В результате формируется некоторый сложный по композиции процесс остановки и «запутывания» импульсов активности. Если мы используем термин «интенция», то заметим, что борьба побуждений и попытка сориентироваться ведет в результате к тому, что интенция теряет свою форму. Развивается «обратное направление внимания». Некоторые эффекты, связанные с такого рода изменением направления, психологи называют аутоагрессией: «Я злюсь на себя за то, что чувствую жару, и что мне дискомфортно». Энергия в результате не направляется вовне, не реализуется в форме активного поведения, которое вело бы к изменению ситуации, энергия направляется внутрь себя (потому что у меня в голове возникает фигура матери, но «на мать злиться нельзя!»). В гештальт-подходе эти эффекты «разворота интенции» замечаются, прежде всего, как проявления напряжения в теле и обозначаются термином «ретрофлексия». В результате развивается психосоматический симптом.
В нашем представлении, все заболевания, в которых присутствует психический компонент, есть результат неудачной (избыточной или недостаточной) регулировки со стороны второй сигнальной системы. Значит, задача психотерапевта – поспособствовать тому, чтобы клиент нашел новый способ регулировки, в большей степени отвечающий ситуации «здесь и сейчас». Во всяком случае, не препятствующий мозгу проводить внутреннюю саморегуляцию организма. Это – с одной стороны. И с другой стороны, – чтобы направленная вовне активность находила какой-то выход в действии.
Такой подход вроде бы похож на то, что в аналитической психотерапии называется отреагированием. Но есть и существенные отличия. Слово «abreaction» можно перевести как «раскрытие», «распечатывание». Психоанализ (в особенности, ранний психоанализ) предполагал, что само по себе открытие вытесненных переживаний ведет к исцелению. Аналитик, используя функцию переноса, как бы «подыгрывал» пациенту, и тот заново переживал болезненные события. Происходил эмоциональный взрыв, разрядка, и проблема вроде бы снималась.
Гештальт-подход (впрочем, как и современный психоанализ) полагает, что такого взрыва (или катарсиса) недостаточно. Хотя Гештальт, к сожалению, зачастую как раз и обвиняют в склонности давать бездумную свободу аффектам: «Хочешь крикнуть? Крикни! Хочешь стукнуть? Стукни!» Гештальтисты действительно используют подобные приемы, пробуждая активность, пробуждая временно остановленную спонтанную реакцию человека. Однако это лишь начальная часть работы. Главная часть работы – движение к контакту и помощь в восстановлении способности человека вступать в контакт – требует совсем другого.
Гештальттерапевт предлагает клиенту не просто выразить эмоции и тем самым «разрядиться», он предлагает сформулировать некоторое высказывание (послание миру) от первого лица: «Я сейчас чувствую… Я сейчас хочу… Я сейчас нуждаюсь…» То есть человека побуждают к тому, чтобы он нашел форму для выражения интенции, направленной вовне. Опытные гештальтисты часто вообще не говорят об отреагировании, они говорят о прямом, адресном выражении эмоций, мыслей и телесных состояний. О восстановлении жизненности и движения к контакту.
В этом смысле Гештальт близок искусству, которое тоже придает форму бесформенному. В гештальт-подходе мы используем концепцию «эстетического», понимая этот термин не просто как «красивое», а гораздо богаче. Эта концепция близка учению Аристотеля, «эстетическое» здесь понимается как опора на непосредственное человеческое переживание, которое происходит в контакте, как поиск хорошей формы в отношениях человека с другими людьми и с ситуацией.
В то же время, можно сказать, что Гештальт – это просто здравый подход к существованию человека в сообществе и мире. С точки зрения здравого смысла, важно, чтобы каждый из нас научился не подавлять эмоции, а проживать их, оформляя в осознанные высказывания и поступки. Тогда возникающая энергия не разрушает ни человека, ни сообщество, но способствует изменению системы отношений и изменению (развитию) ситуации – с опорой на скрытый в ней потенциал и ресурсы.
Елена Петрова, © 2015-2017
телефон: +7 921 9086944
e-mail: petrova.gestaltspb@gmail.com
Использованная литература:
Бубер М. Я и Ты / Бубер М. Два образа веры. М.: Республика, 1995. С. 15-92.
Воллантс Дж. Гештальттерапия: Терапия ситуации. СПб.: ИИГТ, 2016.
Гингер С. Гештальт – терапия контакта. СПб.: Специальная литература, 1999.
Перлз Ф. Теория гештальт-терапии. М.: Ин-т общегуманитарных исследований, 2004.
Перлз Ф., Гудмен П., Хефферлин Р. Практикум по гештальт-терапии. М.: Изд-во Ин-та психотерапии, 2005.
Сименс Х. Практическое руководство для гешталтттерапевтов. СПб.: Изд-во Пирожкова, 2008.