Сергей Иванов
«СИНДРОМ ПРИДУМАННОГО НЕВРОЗА», ИЛИ НОЧНОЙ КОШМАР ПСИХОТЕРАПЕВТА
Саму эту фразу — «синдром придуманного невроза» — я произнес во сне. Сюжет забылся, помню лишь человека, совершавшего странные телодвижения. «У меня невроз! У меня невроз! — причитал человек. — Сделайте что-нибудь!» «У вас синдром придуманного невроза!» — отрезал я и проснулся. Не могу сказать, что сон был по-настоящему кошмарным, скорее — тревожным, с чувством беспомощности…
Я воспринял его как курьез — надо же! синдром придуманного невроза! — и поделился с Еленой Петровой. Сначала мы оба посмеялись, а потом решили, что доля правды (и даже очень большая доля) в таком диагнозе есть. Вспомнились примеры из истории и из собственного терапевтического опыта. В результате из наших разговоров родилась эта статья.
«Лишний» невротик. Кто виноват?
Ближе к середине XIX века в литературе, причем, не только в российской, появился новый персонаж. Он вроде бы очень многое позаимствовал у романтических героев, но и достаточно сильно от них отличался. Дело в том, что персонажи Гюго или Шиллера, до некоторой степени, апсихологичны. В том же смысле, в каком апсихологичны герои эпоса или классической трагедии. Конечно, и они не чужды «человеческого, слишком человеческого» (к примеру, в «Илиаде» прекрасно описана стадия гнева, которую проживает Ахилл, потерявший друга), но все-таки они — другие, принципиально «не как все». А психология как раз и занимается теми, кто, «как все».
И вот такие люди в литературе появились. В русской традиции выделяют обычно два типа новых для XIX столетия персонажей: «маленькие люди» и «лишние люди». Нас больше интересуют последние. Считается, что сам термин закрепился в литературоведении и общественном сознании после выхода в 1850 году повести Ивана Тургенева «Дневник лишнего человека», однако еще Пушкин в черновом варианте «Евгения Онегина» называл своего героя «лишним».
Вот определение, которое дает «лишним людям» современная энциклопедия, учитывающая все те определения, которые давались прежде: «Его родовые черты — дворянское происхождение, обеспечивающее социальные привилегии, материальная обеспеченность, образованность, интеллектуальная развитость и духовная утонченность, обостренное самолюбие, чувство превосходства над окружающими, которое, однако, уживается с мучительной рефлексией, болезненным осознанием собственной несостоятельности. Помимо эгоцентризма, обрекающего их на одиночество, «лишним людям» присущи глубокий скептицизм, душевная усталость, разлад слова и дела, отчуждение от идеологических ценностей официальной России, неспособность или нежелание активно вмешиваться в жизнь общества» [3]. В «Краткой литературной энциклопедии» [2] можно найти обширный список таких персонажей.
Согласитесь, приведенное выше описание очень похоже на диагноз невротика с некоторыми нарциссическими чертами характера. А на дворе, между тем, первая половина XIX века. Понятие «невроз» уже существует (считается, что его ввел в обиход Уильям Кален в 70-х годах предыдущего столетия), но трактуется иначе. Оно, скорее, про «все болезни — от нервов», чем про «обостренное самолюбие и мучительную рефлексию». И Зигмунд Фрейд еще даже не поступил в университет.
Понятно, что «лишние люди» — персонажи вымышленные, однако придуманы они писателями, которых принято относить к реалистическому направлению, и современники находили в тех же Онегине и Печорине черты вполне реальных друзей и знакомых. В результате возникла даже своего рода мода на «лишних людей», как чуть раньше существовала мода на «байронизм». Юрий Лотман писал, что «лишний человек» обнаружил тенденцию «расти» в сознании читателей и в художественном творчестве авторов, дававших оригинальные его интерпретации. Он обогащался и усиливался в процессе восприятия, побуждал к толкованию и переосмыслению своих свойств» [4].
Тут художественная литература, в определенном смысле, сыграла роль медицинской энциклопедии, которую читает потенциальный пациент и находит у себя симптомы всевозможных заболеваний. Происходит это, похоже, следующим образом: я замечаю симптом, открываю энциклопедию, дабы понять, что он означает, и обнаруживаю страшное: «беда не приходит одна». Симптом — это часть синдрома. Раз один симптом у меня есть, значит, должны быть и другие! И вроде бы я даже что-то такое чувствую… Всё, диагноз поставлен!
То же самое и с литературой. Она дала объемный образ (синдром) того, каким должен быть настоящий и крайне обаятельный в своей ненужности «лишний человек». А дальше… Вот что-то как-то мне скучно в последнее время, почитаю-ка я роман… и — ух ты! Оказывается, это не скука, а благородная меланхолия или даже модный английский сплин. И вообще я — «лишний человек» (диагноз) — интеллектуально развитый, утонченный, несколько самовлюбленный, душевно усталый, скептически настроенный и не находящий себе применения в силу ущербности мира. Разве не замечательно?
Так и возникает «придуманный невроз». Меня что-то тревожит, что-то такое, чему я не способен дать определение, выразить словами. Говоря гештальтистским языком, тревога разлита в фоне, и мне никак не удается сформировать фигуру. Тогда я начинаю искать, кто или что помогло бы мне это сделать. Сегодня я мог бы обратиться к трудам по психологии или собственно к психологу, а в XIX веке роль интерпретатора была отведена художественной литературе и театру. И в результате человек находил то, что ищет — диагноз как завершенную фигуру, в которой присутствуют причины, симптомы и даже прогноз на будущее. Эта фигура не была его личной, но позволяла себя присвоить. И тревога ослабевала. И понятной становилась стратегия: лучше уж точно знать, что бесцельно промаешься всю жизнь, чем каждый день предпринимать новые (бесплодные) усилия!
В западной литературе реалистической направленности тоже встречаются подобные персонажи. Их можно найти и у Бальзака, и у Флобера, и у Мопассана, и, конечно, у Ибсена! В конце концов, разочароваться можно не только в дворянстве и России времен Николая I; весь мир и все человечество тоже регулярно предоставляют поводы для разочарований. Интересно, кстати, что именно в это время складывается новая интерпретация «Гамлета». Принц датский перестает восприниматься как трагический (апсихологический) персонаж и превращается в мечущегося, рефлексирующего, неуверенного в себе молодого человека. По сути — невротика.
В общем, ко временам, когда сформировался психоанализ, психоаналитикам уже было кем и чем заняться.
Фрейдизм (как и, например, дарвинизм или марксизм) достаточно быстро стал не просто психологическим учением, но феноменом культуры, чем-то таким, что оказалось востребовано людьми, совершенно никак с психологией и психотерапией не связанными. Отчасти этому поспособствовал сам Фрейд, взявшись интерпретировать, например, дневники Леонардо да Винчи [8], «Братьев Карамазовых» Достоевского [11] и другие религиозные, политические, культурные и социальные явления [9, 10]. Многие статьи и книги Фрейда в момент издания вызывали широкий общественный резонанс.
Как кажется, важно и то, что, с точки зрения психоанализа, невроз — вполне себе «демократический» диагноз. Если «лишний человек» — это, скорее всего, дворянин или, в крайнем случае, буржуа (см. пьесы Алексея Островского и произведения Антона Чехова), то «невротиком» способен стать кто угодно — даже рабочий на фабрике или крестьянин на ферме.
О, прекрасное слово «невроз» в новой его интерпретации! В нем — моя глубина и непознаваемость. Как говорил Томас Манн в докладе, посвященном 80-летию Фрейда: «Человека назвали «больным животным» из-за обременительной напряженности и отличительных тягот, которые возлагает на него его положение между природой и духом, между животным и ангелом. Надо ли поражаться, что со стороны болезни науке удались самые глубокие прорывы в темноту человеческой природы, что болезнь, особенно невроз, оказалась первейшим средством антропологического познания?» [5].
То есть, обратите внимание, невроз может выступать не просто как некий комплекс моих личных переживаний. Он способен превратиться в средство познания, значимое для всего социума и всей культуры. Манн возводил эту традицию к Ницше и утверждал, что «никакого глубокого знания без опыта болезни не бывает, и всякое высшее здоровье должно было пройти через болезнь» [5]. Ну что ж, я тоже не против побыть «между животным и ангелом». Следовательно, я определяю себя как невротика. И это звучит гордо!
«Я сам знал многих людей, которые свою полезность и оправданность своего существования связывали с неврозом, не дававшим им совершать те глупости, которые имели бы решающее значение в их жизни, и принуждавшим их к такому способу существования, когда развивались бы весьма ценные задатки», — писал Карл Густав Юнг [12]. Ему даже пришлось «разоблачать» невроз, доказывая, что это именно болезнь, а вовсе не социальную добродетель.
«Целым слоям населения и в голову не приходит, несмотря на их явную бессознательность, становиться невротиками. Те немногие, которые отмечены такой судьбой, и есть, собственно, «высшие люди», по каким-либо причинам, однако, слишком задержавшиеся на первобытной ступени», — иронизировал Юнг [11].
И он же, кстати, блестяще описал, в чем может состоять «польза» невроза, к примеру, в семейной жизни: «Но что же хорошего в неврозе, спросите вы удивленно? Что он может дать? Любой, кто имеет в своем окружении случай невроза, хорошо знает, что он может «принести». Лучшего средства тиранить всех домашних, чем невроз, нет. Огромное воздействие на них оказывают сердечные приступы, приступы удушья, всевозможные спазмы и судороги, их эффективность едва ли может быть превзойдена. Здесь высвобождаются океаны сочувствия, перед нами встает картина извергающихся потоков сострадания и ужаса любящих и озабоченных родителей, беготни взад и вперед перепуганной прислуги, шквала телефонных звонков, спешащих на помощь врачей, тяжелых диагнозов, тщательных обследований, длительного лечения, крупных расходов — и в центре всего этого, посреди этой суматохи лежит сам невинный страдалец, к которому окружающие еще и преисполнены благодарности за то, что он нашел в себе силы преодолеть свои «спазмы» [12].
То есть, по сути, признание себя невротиком избавляет от ответственности за совершаемые действия. Не я так решил, а мое бессознательное! Это мой Ид с его комплексами Эдипа и Электры, это мое супер-эго, папа и мама; чуть позже добавится социальное окружение, общество, культура… А кто же я тогда? Всего лишь бедный Эдип, который не знал, не ведал, не чаял. И теперь меня терроризирует Тиресий, говорящий, что я убил какого-то Лая. Несправедливо!
Так или иначе, все разоблачения Юнга особого эффекта не возымели. «Невротик» как маска, предоставляемая культурой и трансформируемая в соответствии со временем и актуальной общественной ситуацией, большинству из нас до сих пор приходится впору. А, следовательно, он («придуманный» невротик) жил, жив и будет жить. Чтобы в этом убедиться, достаточно посмотреть фильмы Вуди Аллена.
«В литературе и искусстве глубоко вытесненные конфликты и тайные фантазии, которые тщательно затушевывались или даже не упоминались в произведениях прошлых веков, теперь благодаря психоанализу выражаются открыто и встречают понимание», — с наивностью, обличающей незнание литературы и искусства прошлых веков, пишут авторы учебной программы «Введение в психоанализ» [1]. Но, действительно, психоаналитические методы интерпретации явлений с начала ХХ века и до сегодняшнего дня активно используются в литературоведении, искусствоведение, философии, социологии и даже экономике. Благодаря художественной литературе и авангардному искусству (прежде всего — сюрреализму) первой половины прошлого столетия в массовую культуру вошли новые концепции бессознательного, сексуальности, толкования сновидений и т.д. и т.п.
А уж какой простор для людей с «синдромом придуманного невроза» открывает постмодернизм нашего времени с его склонностью коллажировать все со всем, даже и говорить нечего! Не случайно, наверное, подзаголовок книги Маргериты Спаньоло Лобб переводится как «Гештальттерапия, рассказанная в обществе эпохи постмодернизма» [7]. Пафос этой книги, в частности, состоит в том, что многие методы, с успехом применявшиеся гештальттерапевтами в 1950-1980-е годы уже не работают в новой реальности.
«Придуманный» невротик. Что делать?
Клиент с «синдромом придуманного невроза» может начать знакомство с терапевтом чем-нибудь вроде: «Мне вас порекомендовали как очень грамотного специалиста». И в этой фразе упаковано сразу несколько не вполне осознаваемых и совсем не осознаваемых посланий. Вслушайтесь: не «Я к вам пришел, потому что…», а «Мне вас рекомендовали». «Я вас воспринимаю не как человека, с которым хотелось бы поговорить, а как специалиста, который должен меня выслушать и дать рекомендации». «К какому-нибудь просто специалисту я не пойду — только к грамотному и только по рекомендации». «Я рассчитываю, что вы оправдаете ту высокую оценку, которую вам дали. Причем, оправдываете вы ее или нет, буду решать я».
Важно понимать, что за всем этим кроется совершенно детская просьба: «Помогите мне! Мне очень-очень плохо!» Хотя распознать эту просьбу зачастую очень непросто.
Случай из практики. Дмитрий, 47 лет, живет один, работает главным бухгалтером в небольшой фирме, увлекается живописью, сам пишет картины. Рассказывает, что до прихода к терапевту посещал терапевтические группы по методу расстановок и группы личностного роста.
Дмитрий: То прекращал, то снова начинал ходить… Как-то все это… На этих группах лечат симптомы, а не болезнь. (Замолкает.)
Терапевт: А чем, как вам кажется, я мог бы вам помочь? Дмитрий: Понимаете, все говорят, что у меня невроз. (Пожимает
плечами.) Я читал, что это такое… Не знаю… (Пауза.) Хочется какой-то глубины… Хочется понять… Понять людей — чего они хотят, к чему стремятся… Вот Юнг, например, в этом смысле очень неплох.
Терапевт: Но я работаю несколько в другой методологии. Я гештальттерапевт. Вы знаете что-нибудь о гештальт-методе?
Дмитрий: Да, и гештальт тоже… (Пауза. Далее — с сильным чувством.) Как понять?! (Замолкает.)
Среди таких клиентов немало тех, чье детство пришлось на 1990-е годы. Родители были заняты поддержанием привычного статуса и благосостояния семьи или старались не упустить вновь открывшиеся возможности, и ребенок оставался на попечении бабушки. «Гремучая смесь» того времени: занятые с утра до ночи мама-папа-бизнесмены и бабушка, исповедующая принципы раннего развития.
И вот ребенок в три года уже умеет читать, в четыре-пять его отдают на фигурное катание, в шесть он идет в первый класс в престижную школу с углубленных изучением английского языка… К 25-и годам он прочитал не меньше книжек по психологии, чем терапевт, а может, и сам успел закончить психфак. Возможно, побывал на психологических и околопсихологических тренингах, но удовлетворения не получил.
Клиент чувствует себя знатоком, которого на мякине не проведешь. Он либо обращается к терапевту подчеркнуто уважительно, как к эксперту, который способен дать дельный совет, либо слегка пренебрежительно, с интонацией лени и разочарования, словно бы говоря: «Что еще вы сможете предложить мне за мои деньги?»
Случай из практики. Антон, 23 года, студент, живет на попечении родителей.
Антон: Я не могу сказать, что плохо живу, что мне не повезло в этой жизни. Все есть. Учусь в институте. Девушка была, но у нас сложные отношения… Понимаете, у меня есть ощущение, что я живу не своей жизнью. Я не настоящий. Я читаю психологическую литературу и все больше убеждаюсь, что я не вижу своей глубины. А как, не понимая того, что у меня в глубине, как я могу самореализоваться как личность?
Я думаю, у меня невроз и проблемы с родителями. Что-то мне мешает заглянуть внутрь себя и понять очень важные вещи. А без этого как? Я не могу ни выбрать специальность, ни понять свой путь, ни выбрать женщину. Я же не знаю, что я из себя представляю. Я так и сказал девушке, что я не понимаю, что во мне. Как мне строить глубокие отношения с кем-то? Как я должен понять, что это — та самая женщина, которая должна быть со мной? Пока я не пойму себя, я не смогу понять мир…
Елена Петрова вспомнила о клиенте, который не собирался брать с нее денег. Он был чрезвычайно сложной и противоречивой личностью, однако готов был предоставить себя для изучения. Так сказать, на благо науки. Причем — бесплатно! «Ну, может быть, вы меня покормите…» — добавил он напоследок.
Понятно, что такие клиенты зачастую просто «выбешивают» терапевтов. Они (клиенты) словно бы наступают поочередно на все «больные мозоли», активируют все страхи и тревоги, какие только могут быть у психолога-консультанта. Так и хочется иногда заорать: «Вы зачем ко мне пришли?! Хватит уже дурью маяться!»
Беда в том, что подобные атаки, даже выраженные в гораздо более мягкой и корректной форме, совершенно ни к чему не ведут. Клиент может уйти, сказав на прощание какую-нибудь колкость, например, по поводу профессионализма терапевта, или, как ни в чем ни бывало, прийти на следующую сессию со словами: «Вы знаете, ваше замечание оказалось для меня очень продвигающим, я много об этом думал, и вот, что я считаю…»
То же самое можно сказать и об юнговской иронии по отношению к невротику, выраженной во многих текстах (судя по описаниям, в практической терапии Юнг действовал несколько иначе). Почему она не сработала? Думаю, это связано с чувствами стыда и вины. Ирония именно что предполагает обвинение. Вместо того, чтобы помогать человеку, его еще больше винят и стыдят. Он, получается, и чувствует неправильно, и мыслит неправильно, и действует неправильно. Он приносит другим (а заодно и себе) только боль. Его нужно лечить, лечить, лечить… И может быть, даже (в пределе) изолировать от общества, пока не вылечится.
В обоих случаях интервенция терапевта вроде бы адресована Эго клиента, но экпрессивность послания вызывает отклик Персонелити, которое мгновенно активизирует защитные механизмы. И, как следствие, интервенция лишь закрепляет симптом и ослабляет доверие между терапевтом и клиентом. Можно сказать, что клиент именно этого ждал, этого опасался и наконец получил подтверждение своим опасениям.
Выше я уже писал о том, как, на мой взгляд, возникает «синдром придуманного невроза». У человек как будто бы появляется заемное Персонелити. Оно кажется чрезвычайно раздутым, однако метафора воздушного шара здесь не подходит. Персонелити человека с «синдромом придуманного невроза» до чрезвычайности фрагментировано. Это больше напоминает кусочки разных паззлов, сваленных в одну кучу. Как если бы ребенок начал собирать одну картинку, не закончил и бросил. Потом начал собирать другую картинку, снова бросил. И так много раз.
Здесь может быть паззл «Человек как сын», «Человек как родитель», «Человек как подчиненный», «Человек как начальник», «Человек как посетитель музея», «Человек, читающий книгу в метро» и даже весьма причудливые, ситуативные композиции, типа «Человек в туалете скорого поезда» или «Человек в собственной ванной». То есть множество незавершенных гештальтов, о существовании которых мы (многие из нас) никогда не задумываются. Причем, если разобраться, в большинстве случаев первым словом будет не «Я» (как Эго в гештальтистском понимании), а именно «Человек». Даже если клиент скажет: «Я гений», — он, скорее всего, будет иметь в виду не себя, а некоего абстрактного, сколлажированного из книжных и кинематографических образов гения, который должен так-то и так-то чувствовать, мыслить, говорить, так-то и так-то действовать.
Чтобы хоть как-то удержать разваливающиеся паззлы, обычно используется обобщающий образ: «я — художник», и я знаю, каким должен быть художник (как он обязан мыслить, чувствовать, поступать); «я — лишний человек», и я знаю, каким должен быть
«лишний человек»; «я — невротик» и т.п. При этом импульсы, идущие от Ид, словно бы сразу, минуя Эго, начинают обрабатываться Персонелити: я не просто хочу есть, я хочу есть, как художник. То есть я сразу же вспоминаю (стадия преконтакта), что я — художник, а значит, не должен (или должен — в зависимости от того, какие книги я читал и с какими людьми общался) испытывать бурление в животе и как-то это бурление проявлять на людях.
Сам процесс коллажирования — это творчество. Творческое приспособление, или, лучше сказать, творческое уравновешивание себя в мире. Вне всякого сомнения, люди с «синдромом придуманного невроза» — творцы. Однако они практически никогда не становятся выдающимися художниками. Просто потому, что им не удается собрать ни один из паззлов до конца. Чтобы это сделать, необходимо сильное Эго, которого как раз и нет у таких людей. Кажется, вся энергия тратится не на встречу с миром, а на формирование, собирание «человека, который мог бы встретиться с миром (вместо меня)» в конкретных обстоятельствах.
Тем не менее, психотерапевту стоило бы уважать эту обученность, смекалку, целеустремленность и креативность в собирании «образа себя» для самых разных ситуаций и целей. Это важно, в том числе, для того, чтобы сохранять терапевтическую позицию и не свалиться в собственные проекции. Я уважаю человека за то, как искусно, талантливо он собирает и пересобирает собственное Персонелити здесь и сейчас. И у меня есть надежда, что тот же талант и энергия проявятся при организации прямых контактов по типу «Я — Ты».
Разумеется, с таким клиентом работать крайне сложно. Если для «обычного» невротика само осознавание: «У меня невроз», — может оказаться продвигающим, то здесь человек не просто «осознает», а манифестирует свою «неврозность», словно бы поднимая ее на знамя. Поэтому обычные тактики работы с полярностями, выявления нужд и потребностей клиента, в данном случает действуют далеко не всегда. Опять-таки из-за слабости Эго-функции, которая еще не способна ни обработать нужду в процессе контактирования, ни совладать с самой идеей полярностей и возможности их интеграции.
Для меня в этом смысле очень важной оказалась мысль Фрица Перлза и Пола Гудмена: «Мы утверждаем, что невроз не состоит в некоем активном конфликте (внутреннем или внешнем) одного желания против другого, или социальных стандартов против животных потребностей, или персональных нужд (например, амбиций) против социальных стандартов и животных потребностей. Все эти конфликты совместимы с интеграцией самости, и на самом деле являются средствами ее интегрирования. Но невроз есть преждевременное погашение конфликтов (выделено мной. — С.И.); это зажимание, или перемирие, или оцепенение ради избежания дальнейшего конфликта» [6].
Это фундаментальная для гештальттерапии идея, из которой следует, что терапевту имеет смысл работать не с прояснением конфликта, а с прерыванием контакта. До «классического» невротического конфликта между человеком и средой в нашем случае дело как раз и не доходит. Контакт обрывается (ретрофлексируется) на очень ранней стадии контактирования. Я вроде бы осознаю, что нуждаюсь в пище, но словно бы даже не успеваю понять, что это именно Я голоден. Голодным оказывается «я-художник», «я-гений», «я-клиент психотерапевта» и т.п. Со всеми вытекающими последствиями.
Есть большой соблазн воспринимать людей с «синдромом придуманного невроза» как типичных нарциссов, однако это не совсем верно. Скорее они похожи на тех, кто пережил хроническое насилие (см. статью Натальи Староборовой в этом сборнике). Человек как будто бы ведет себя как невротик с сильными нарциссическими паттернами, а работать с ним стоит во многом как с пограничным клиентом, то есть разными способами заново «выращивать», формировать селф, налаживая связи между всеми его функциями.
Для этого мы обычно предлагаем клиенту немного регрессировать и «поиграть» в детские игры. Но здесь возникают новые сложности, связанные с «раздутым» Персонелити. К примеру, профессиональный актер может отказаться разговаривать с пустым стулом, поскольку воспримет это как предложение сыграть роль; а просто так, без подготовки он ее играть не будет («Это же провал!» — то есть удар по Персонелити). Исходя из тех же соображений, профессиональному художнику не стоит предлагать эксперименты с рисованием картинок (он может увлечься композицией и прорисовкой деталей в ущерб спонтанности рисования), а профессиональному писателю — рассказывание собственных снов (у него, возможно, появится желание сочинить завершенную историю, представив ее как литературно оформленное сочинение).
Тем не менее, как я уже говорил, все люди с «синдромом придуманного невроза» — по-своему творцы. Остальное зависит лишь от фантазии и импровизационных способностей терапевта. Терапевтический процесс запускается по-настоящему, когда удается отыскать подходы и техники, позволяющие проявиться «детскому» Эго клиента. То есть мы как будто бы пытаемся «перехитрить» заемное Персонелити с его механизмами интроецирования и ретрофлексии, позволив импульсам, идущим от Ид, реализоваться благодаря Эго. А когда укрепляется Эго, понемногу, пусть и очень медленно, начинает возникать новое представление о себе как субъекте общества и культуры (Персонелити).
Разумеется, нарисованный мной портрет (напомню, изначально — это все-таки образ из сна!) — некоторое обобщение. Как не бывает «классических невротиков», так не бывает и людей, целиком и полностью захваченных «синдромом придуманного невроза». Простите за просторечный оборот, но, как говорила моя бабушка, «всяк по-своему с ума сходит». И понимание особенностей, специфики этого конкретного «умопомешательства» — еще один способ не обобщать, не вешать ярлыки, не кричать: «Зачем вы сюда пришли?!» То есть — оставаться в терапевтической позиции и работать с конкретным человеком: «Я — Ты».
Список литературы:
- Ефремова Д. Н., Елшанский С. П. Учебная программа по дисциплине «Введение в психоанализ». М.: МГГУ им. М.А.Шолохова, 2010.
- Краткая литературная энциклопедия. М.: Советская энциклопедия, 1962-1978. Т. 4.
- Литература и язык: Современная иллюстрированная энциклопедия. М.: Росмэн, 2006.
- Лотман Ю. М. Реализм русской литературы 60-х годов XIX века: Истоки и эстетическое своеобразие. Л.: Наука, 1974.
- Манн Т. Фрейд и будущее. // Дружба народов. 1996. №5.
- Перлз Ф. Теория гештальттерапии. М.: Институт общегуманитарных исследований, 2004.
- Спаньоло Лобб М. Сейчас-ради-потом в психотерапии: Гештальт-терапия, рассказанная в обществе эпохи постмодернизма. Ростов-на-Дону: Феникс, 2015.
- Фрейд З. Леонардо да Винчи: Воспоминание детства. М.: АСТЛТД, 1998.
- Фрейд З. Собрание сочинений. В 10 т. М.: Фирма «СТД», 2003-2008.
- Фрейд З. Психоанализ. Религия. Культура. М.: Ренессанс, 1991.
- Фрейд З. «Я» и «Оно»: Труды разных лет. Тбилиси: Мерани, 1991. Книга 2.
- Юнг К. Г. Очерки психологии бессознательного. М.: Когито-Центр, 2010.
- Юнг К. Г. Психология бессознательного. М.: Канон, 1994.