АннаТуманова с Еленой Юрьевной Петровой:
«Если магия не помогла, обратитесь к психологу!»
Я продолжаю цикл статей, созданных по итогам бесед (иногда довольно бурных) с Еленой Юрьевной Петровой. В этом материале я постараюсь передать Вам, где это возможно, мысли Е.Ю. максимально точно, а большинство её высказываний — дословно. Мои соображения также вплетены в повествование, которое я предлагаю Вашему вниманию.
Мы, психологи, спрашиваем своих клиентов: «Как вы думаете, почему с вами происходит то, что происходит? Какова ВАША гипотеза?» Ответ для нас важен, потому что в нём человек отражает свою систему представлений, свое мировоззрение, ценности, свою жизненную позицию. И в работе мы учитываем картину мира клиента, поскольку, так или иначе, человек все равно будет применять к нашим действиям соответствующие «фильтры».
На первой встрече с клиентом в профессиональном формате каждому новому человеку я (А.Т.) говорю, что работаю по психологической науке, что не являюсь ни экстрасенсом, ни астрологом, ни гадалкой, ни волшебником… Да-да, говорят люди, это нам и нужно. И вот мы (психологи) разговариваем с людьми об их жизни и об отношениях, о телесных переживаниях, об их человеческих чувствах и мыслях. Завершаем незавершенные действия. Исследуем паттерны коммуникации. Пробуем новые более прямые и контактные формы взаимодействия с людьми. И в жизни человека могут происходить новые в содержательном отношении события. Рассасывается киста, наступает долгожданная беременность, в лучшую сторону меняются отношения в семье, удается найти более оплачиваемую работу и пр. Случается и так, что обстоятельства, которые человек в своей картине мира считал результатом действия «проклятия», меняются к лучшему, будто бы «проклятие» потеряло свою власть над жизнью человека.
Елена Юрьевна вспомнила пример из прошлого. Коллега рассказывал на конференции, как с целью привлечения клиентов он опубликовал объявление «если магия не помогла, … обратитесь к психологу». И к нему пришли десятки людей, которые требовали «более сильной магии» и готовы были заплатить больше денег! Чтобы партнер вернулся, чтобы бизнес возродился, чтобы дети слушались… «Я был у десяти магов, это не помогло. Вы — психолог, значит, сделаете более сильную магию. Есть то, чего я страстно хочу и прошу помощи…»
Как же так получается, что в 21 веке, в эру науки и информационных технологий, житель большого города может вдруг признаться, стесняясь, что его, например, «сглазили»? Почему он так думает?
Возможно, потому, что ситуация слишком неопределенная. Потому что он испытывает беспомощность и, отчаявшись решить проблему в рациональном поле, прибегает к миру «магии». Кроме того, в житейской практике такие «магические формы коммуникации» реально случаются и создают повод для фиксации внимания. Видимо, образуется некоторый гештальт, застывший по форме, в который «сливается тревога» из разных областей жизни. Елена Юрьевна Петрова предлагает понимать сообщения о сглазе, порче или проклятии — как отражение устойчивой тревоги.
Вот что пишет Джулия Файн, автор романа «What Should Be Wild». «Рассказы о проклятиях существуют с тех самых пор, как люди впервые начали рассказывать истории. Часто проклятия бывают насланы в наказание, порой играют роль аллегорий, а иногда оказываются не чем иным, как простым невезением. Но чем бы они ни объяснялись, эти мистические явления дают нам, людям, то, что нам бывает так необходимо, чего мы жаждем как в литературе, так и в жизни – понятные причины для катастрофических событий, обоснование пугающему и иррациональному. Наши несчастья пережить куда легче, когда мы списываем их на волю богов или козни злых духов. И чувство вины не так давит на нас, если смотреть на события как на нечто, происходящее помимо нашей воли и ей неподвластное. Как говорит Лиллиет Берн в «Королеве ночи» Александра Чи, наше подлинное несчастье «не в том, что мы не можем выбирать свою судьбу, а в том, что можем».»
Иногда бывает, что события сегодняшнего дня объясняются в метафорическом поле как «история предков» и приписываются «посланиям от предков». Такая игра с иррациональным также часто помогает справиться с тревогой.
В беседе с Еленой Юрьевной мы обсудили феномен «родового проклятия», как и когда его используют клиенты, рассказывая о своей житейской ситуации, и что (и КАК) может сделать психолог в этой ситуации, чтобы помочь человеку восстановить свою ЭГО-ФУНКЦИЮ. Нам важно помочь человеку опереться на себя самого, чтобы он смог понимать себя и свои мотивы и вернул себе «способность давать направление собственной жизни» (Х.Сименс). И тогда, как следствие нашей работы, почва для тревоги деконструируется. На ее месте формируются «здоровые» формы движения к контакту. И тревога как «симптом» развеивается. А вместе с ней развеивается «регрессия», и исчезает фиксация на иррациональном убеждении («проклятии»). Потому что само по себе иррациональное убеждение помогало клиенту временно справляться с тревогой и неопределенностью.
Далее вас, дорогие читатели, ожидает яркий пример работы психолога (Е.Ю. Петрова) с клиентом, который признался, что в его жизни было «проклятие от родителя». Поскольку «проклятие от родителя» нельзя изменить» (и потому «несчастья в жизни неизбежны»), целью терапии была поставлена «ОТМЕНА проклятия».
Однако, прежде чем перейти к этому практическому примеру, я приглашаю вас заглянуть в понятийную систему человека, картина мира которого наполнена магией.
Согласно словарю В.И.Даля, проклинать, проклясть кого-либо — (церк.) предать анафеме, отлучить от церкви; (в гражд. быту) лишать благоволения; изгонять от себя, лишая наследия и всякого общения; ругать, поносить, призывать на кого-либо бедствия, желать кому-либо зла, ненавидеть. Столяры да плотники от Бога прокляты: за то их прокляли, что много лесу перевели.
Этимология слова «проклятие» приводит нас к пониманию самой сути феномена. Согласно древнерусским летописям, термин «клять» фиксируется в самый ранний период древнерусской литературы (945 г., по хронологии летописи) и применяется в переводах Библии. Следовательно, у нас есть логическое и историко-лингвистическое основание связать этот термин с сакральным языком иудеохристианства — ивритом и библейскими образами. Слово «клять» в своём графическом и фонетическом основании содержит корень иврита — АЛА. Очевидна транслитерация — передача терминов одного языка знаками другого языка. В процессе передачи на «национальные» языки, корень обрастал аффиксами (различными приставками), не теряя при этом главного – связи с Божьим Словом, обожествление мышления и языка.
В мистической картине мира проклятия занимают особое место и отличаются от сглаза и порчи. Сглазы обычно накладываются не специально и не требуют проведения специальных ритуалов. Считается, что сглаз может быть наложен случайно от сильной зависти. Порча — это умышленное нанесение вреда с использованием разных оккультных методов, предметов, привлечением специальной литературы по черной магии. В ход идут магические ритуалы, заговоры и пр. При этом часто используются личные вещи, одежда, волосы или фотография жертвы. Проклятьем называют мощное злобное устное пожелание без использования средств черной магии, то есть без использования магических ритуалов. Проклятье может быть на смерть, на болезнь, на неудачу, на бездетность, на бедность, на одиночество и т.д. Проклятье не требует приспособлений и условий для проведения магических ритуалов, оно может наноситься на ходу.
Итак. Проклятие — это словесная формула, содержащая пожелание зла в адрес кого-либо, крайнее, бесповоротное осуждение, знаменующее полный разрыв отношений и отторжение.
Всем проклятиям свойственны следующие факты:
1. Убежденность в действенности проклятия (так же как и благословения) исходит из веры в силу слова воздействовать на объективную реальность.
2. Осуществление высказанных пожеланий, добрых или злых, зависит от особенного дара или авторитета людей их высказавших. Считалось, что Моисей, вследствие своей близости к Богу, особенно в сильной степени обладал этой способностью. После его смерти сила перешла к священникам, которой они могли пользоваться исключительно в интересах своего народа. Внутри семьи мистическая привилегия награждать домочадцев счастьем или горем принадлежала отцу семейства, особенно на склоне дней.
3. Согласно Библии, проклятие является выражением пожелания, основанного на убеждении в своей правоте, вот почему пожелание часто заканчивалось словами «будет исполнено небом». В противном случае, проклятие обращалось на того, кто его произносил, или не имело никакого действия. Мудрец советует своим ученикам не страшиться злословий врагов, «ибо проклятие без достаточного основания лишено всякой силы».
Для того, чтобы снять проклятие, принято обращаться в Церковь или к различного рода эзотерикам (ведуньям, колдунам, магам и пр.). Общим во всех случаях является — обращение внешней авторитетной фигуры к высшим силам, просьба о помощи пострадавшему от проклятия и его семье. Неизменно имеет место некий обряд (ритуал).
Для меня стало удивительным открытием, что многие источники указывают не только на необходимость личного присутствия «проклятого» во время обряда, но и на важность пребывания его в особом эмоциональном состоянии. Вот что советуют маги: «Человека нужно разозлить. (…) Т.е. должны присутствовать ярость и сила, а не жалость со слабостью.»
И здесь уже полшага до традиционной психологии. Истории о проклятиях — это всегда истории отношений (ненависти, любви, зависти).
А теперь — обещанный пример работы психолога. В изложении я использую прямую речь Е.Ю. Петровой.
Женщина сообщает, что мама ее проклинала в детстве, и что между ней и мамой ещё что-то, о чём нельзя говорить, потому что, если она сейчас об этом расскажет, то она к вечеру сама, может быть, даже умрет. Актуально сейчас мама находится в возрастном психозе. Дочка, назовем ее Катя, ухаживает за ней.
Мама по настоящее время склонна к проклятиям и экспрессивной ругани, потому что это традиция семьи, и ее мать (бабушка) также себя вела. Это отчасти малороссийская традиция — делать художественное проклятие в случае стресса (которую мы знаем по рассказам Гоголя, в юмористическом варианте). Катя вспоминает одну из первых сцен, где есть она, мама и папа. Мама выращивает на подоконнике рассаду, рассада стоит в тазу, который не очень крепко держится, девочка задевает таз, и мама неимоверными проклятиями ругает ее.
Мы начинаем разбирать эту ситуацию, и я (Е.Ю.) рассматриваю эту сцену не как финальную, не как ценностную, где все делают то, что они хотят, а как сцену, где произошла декомпенсация, и где мы наблюдаем уже итог встречи двух декомпенсаций.
Я начала с того, что стала расширять поле. То есть стала спрашивать о других лицах, которые, участвовали в ситуации. Обычно такая тактика помогает дать опору. Что делал папа? Папа мог остановить маму или нет? Если бы папа увидел, что был опрокинут тазик с рассадой, то как бы к этому отнесся? Катя заинтересовалась этой темой и сказала, что папа был равнодушен к таким историям. И что папа не вмешивался.
Я спрашиваю: «Папа боялся или не сочувствовал?» Т.е. я начинаю вводить слова «хотел» (мотивационный термин), «боялся», «сочувствовал», «сердился» (эмоционально реактивные термины). Под предлогом обсуждения отношений с папой были введены опорные точки в виде глаголов, относящихся к отношениям.
Далее я стала говорить: «Ну, это очень интересная сцена», опираясь на идею, что таз был плохо закреплен, я даже показала рукой. «Посмотри, девочка, наверное, хотела причинить маме зло? Это же так было бы здорово, — сказала я комично, — девочка бы сказала: «Вау, мама, я растоптала твою рассаду. Я мало того, что скинула, я еще специально потопчу ее ногами. Посмотри, какая я смелая…». Катя смеется и говорит: «Нет, конечно. Это было случайностью. Я сама была огорчена. Я сама взволновалась». Она использует уже мой глагол «взволноваться». «И, наверное, ты испугалась, когда рассада полетела?». Она говорит: «Вообще то испугалась».
Я использую технику пустого стула. «Теперь пересаживайся на место мамы. На месте мамы, что ты чувствуешь, когда увидела рассаду?» «Я в гневе на дочку. Я просто вне себя. Ругаюсь на дочку: уходи отсюда, ты мне не дочь». Я говорю: «Не совсем так. Наверняка была более ранняя реакция». Катя (от имени мамы) говорит: «Ну, конечно, я очень расстроилась, увидев эту рассаду, потому что я ее выращивала, я старалась». И я начинаю, как терапевт, подбадривать ее и говорю так: «Я как консультант по делам детей, как ювенальный адвокат, прихожу к вам, и я начну с вами, мама, переговоры. Я скажу, что, наверное, я вас понимаю, как взрослый взрослого. Вот вы сейчас кричите на дочку, но, наверное, вы сильно расстроены». Я провожу диалог, обращаясь к Кате на пустом стуле, которая заменяет маму. Она говорит: «Ну, вообще, расстроена». «Вот таз с рассадой. Вы в него вкладывали силы, растили». «Да, я старалась. Это моя жизнь вот такая, и мне очень было досадно». Я говорю: «Вы могли бы поговорить об этой досаде с вашей сестрой или с вашим мужем?» Она говорит: «Нет, муж бы меня не понял. Он сказал бы: ты глупая». Я говорю: «Да, вы действительно расстроились» Она стала так расслабляться немножко от имени мамы и говорит: «Да, я расстроилась. Мне очень жалко эту рассаду. В этот момент я не думаю о дочке». «Ага, — говорю я, возвращаясь в терапевтическую позицию, — значит, у нас есть как бы две линии отношений. Одна линия отношений — это хозяйки рассады и дочки. Другая линия отношений — мамы и дочки. И Катя от имени мамы вдруг начинает говорить: «Ну да, мне было не до дочки. В этот момент я просто была очень расстроена». Я говорю: «Давай пересядь опять на свое место». Катя возвращается в своё кресло, и как Кате я говорю: «Посмотри на маму». «Ну, пожалуй, да. Мама, действительно, очень сильно расстроилась, но я не хотела собственно этот таз разбивать». Я говорю: «Давай, ты прямо сейчас скажешь: мама, я огорчена тем, что таз разбился. Я вижу, что ты расстроена». Катя: «Мы с ней никогда об этом не говорили» Я: «Но сейчас тебе уже 45 лет, и ты кое-что сейчас можешь. Попробуй сделать то, чего ты никогда не делала». Она говорит: «Если я сейчас скажу это, то я умру или заболею к вечеру, потому что это то, что вообще нельзя делать». Я говорю: «Слушай, ну это же просто игра. Это не значит, что мы как бы сор из избы выносим. Ничего плохого нет, чтобы сказать другому человеку, что видишь, что он расстроен». Она выдыхает, говорит: «Мама, я вижу, ты расстроена». Начинает оживать сама немножко. «Ну, вот видишь, ты сказала правду и ладно. Теперь давай пересаживайся на место мамы». И опять я как ювенальный консультант обращаюсь к пустому стулу. Я снова ввожу третью фигуру разговаривающую: «Дочка сказала, что вы расстроены». Она из роли мамы говорит: «Ну да, я расстроена потому что так обидно, три недели это росло. И вообще у меня очень мало места в семье, я устаю.» Я говорю: «Ну, ладно. А если бы, допустим, пришёл ваш муж сюда, чтобы он сказал дочке?» Она отвечает: «Ты плохая, ты расстраиваешь мать, ты плохо делаешь матери.» «Во, как интересно, — говорю я, как консультант, — какая странная история получается, он атаковал бы дочь, это конечно здорово, но ведь вам он все равно не посочувствовал. А это совершенно разные вещи: посочувствовать тому, у кого разбилась рассада и атаковать того, кто ее разбил. Две разные совершенно истории. Обе хорошие. Т.е. атака на дочь не возвращает рассаду к жизни.» Она смотрит на меня, уже начинает говорить: «Да, действительно, я была расстроена» (из роли мамы).
Я могу считать, что сделана уже половина работы в этом месте, потому что я обозначила интерактивные действия и обозначила чувства, возникающие в момент контакта. Мама сначала расстроилась, а потом рассердилась на дочку. Здесь очень важно, что это две разные вещи, в которых восстанавливается контактный процесс. Т.е. дама видит разбитую рассаду, огорчается, пугается, видит дочку и только после этого сердится на дочку. Есть алгоритм переживаний. А в смятом состоянии это переживается как отсутствие алгоритма. И в этом плане, если мы проклинающую маму будем брать как уже итоговую фигуру, то мы никуда далеко не уйдем. А в этом случае получается восстанавливать возможность контакта, возможность эмпатии.
Т.е. вся моя работа состоит в том, что я ввожу глаголы, и ввожу вот эти реакции, связанные с интерактивностью и со взаимными возможностями обмена чувствами.
И на самом деле с этого места уже понятно, что делать, потому что я долго говорю еще раз с дочкой: «Посмотри, мама расстроена». Она рассказывает: «Вообще, у меня было время, чтобы собрать эту рассаду. Там наверняка она была частично ещё жива. Но я так впала в оцепенение, что ничего не сделала. А когда мама меня ругала, то я просто замирала еще больше и упрямо ничего не хотела ей помогать». Я говорю: «Конечно, это совершенно две разные истории о дочке Кате. Одна история, что ты сделала что-то огорчительное для мамы, и она ответила огорчением. А вторая тема — что возникающий аффект, который при этом присутствует, будет как бы поводом декомпенсации, и эта декомпенсации уже свою очередь порождает новую аффективную атаку».
То, что было смято уже впервые доли секунды я разворачиваю по обычной логике чувств. Т.е. аффект – как результат редукции. Мы здесь работаем не с дедукцией, пониманием логики (как дедуктивный метод), и работаем не с индукцией, т.е. улучшением чего-то, чего не было, а мы работаем с редукцией, как бы разворачивая её обратно. Мы здесь как терапевты делаем из редукции обратно полную развертку, считая, что аффективный импульс, который потом переживается как особенная проекция, просто является результатом слишком быстрой или сильной редукции. На этом фоне все истории, которые пугают меня ночью, исчезают, а возникает такой вполне человеческий разговор. Таким образом, мы разворачиваем эти проклятия, как аффективные всплески.
Т.е. я не считаю правильным сделать обратную агрессию (в смысле умри за то, что ты мне сделала проклятие) потому что это — двойная проекция. Я использую метод, который называется «забери свои слова обратно». Я четыре раза за эту сессию говорила: «Ну давай вот эти плохие слова, которые мама говорила, возьмем и в корзиночке какой-нибудь отправим на небеса.». Катя говорит: «Нет. На небеса не хочу». «Ну, давай тогда сложим в кучку и утопим в болоте, или просто вернешь их маме». Она говорит: «Нет, я не хочу маму огорчать». «Я тоже не хочу. Давай просто ты их утопишь или сама просто упакуй, мы их развеем, если хочешь развеять». Я несколько раз проводила идею, как бы случайно, «забери свои слова обратно». Т.к. это способ снятия проклятия.
Мы применяем био-психо-социально-культурный подход. Конечно, и мама, которая «проклинает» дочку, и дочка, которая всерьез воспринимает такой эпизод, действуют в некоторой культурной традиции. Используют готовый «культурный конструкт», который помогает справиться с неопределенностью и тревогой. Мы останемся в материалистической традиции, и потому можем опираться на культурно-социальные аспекты «иррационального».
Мы не можем проклятие трансформировать, мы можем его только снять, а снять его – это отцепить и вернуть, как отцепляют, допустим, колючку, прицепившуюся к одежде. Т.е. вот с таким мысленным настроением это делается. Мне кажется, что вот это хороший вариант. До этого запрос был у Кати довольно тяжелый: «мама мне делала замечания, что вот ты мне сделала плохо, а потом в будущем тебе будет плохо». И я говорю: «Ну да, мама все-таки странно вела себя. Обычно мать является базой для девочки, опорой, а тут надо же, как странно, что-то у нее инверсия получилась (я таким очень ученым голосом говорила «инверсия получилась»), кто бы мог подумать про эту инверсию. Наверное, что-то произошло. Наверное, надо это как-то убрать. Это же проклятие получается, глупость такая, это же нарушение человеческой логики. Тем более мама на тебя сердилась давно, а неприятности тебя ждут в будущем. Странная история». Я таким академическим тоном говорила, после чего уже могла: «Давай-ка мы попробуем посмотреть и где-то, что-то провернуть». Т.е. я взяла на себя функцию авторитета, но позицию такую, что я не накажу маму, а я оказываю ей поддержку. (Е.Ю.)
Я (А.Т.) продолжу повествование. В этой сессии ясно отражены основные закономерности работы психолога с проклятием.
1. Проклятие нельзя трансформировать, его можно только СНЯТЬ (уговорить проклявшего взять свои слова обратно, перевести на неодушевленный предмет, отменить силами более авторитетной фигуры).
2. Ресурс для снятия проклятия — всегда СНАРУЖИ (человек, событие). И психолог может взять на себя роль такой авторитетной фигуры.
3. Обнаружить сценарий — не достаточно. Важно помочь человеку осознать, что нет программы (понимания), что делать при ином (выходящем за рамки проклятия) развитии событий, и важно нарастить недостающие компетенции.
4. Мы ищем ПЕРВОГО в роду, кто запустил сценарий. При каких обстоятельствах. Каких ресурсов ему не хватало. Используем технику декомпозиции ситуации. Идея: поможем тому, кто это сделал, и тому, кому это сделано.
5. При работе с проклятиями мы используем техники обращения к бессознательному (медитация, арт-методы, МАК, sand-play). И тогда либо совсем дальний предок посылает от щедрот своих что-то. Либо герой отправляется в сказку и там находит волшебного помощника и волшебный ресурс. Основная идея – ДОБАВЛЯЕМ РЕСУРС В СИСТЕМУ. И этот ресурс отправляется в прошлое, лечит начало цепочки и исправляет сценарий.
В контексте обсуждения темы «родовые проклятия» мы также затронули известный и довольно популярный метод — Генограмма (Мюррей Боуэн). Я не буду сейчас останавливаться подробно, хочу обозначить только, что с точки зрения Гештальт подхода — Генограмма — это гигантская метафорическая карта, в которую проецируются актуальные переживания и конфликты человека. И мы можем разворачивать эту проекцию, находить незавершенные дела и поддерживать каждое контактное чувство и движение клиента. Важным аспектом при использовании Генограммы является то, что человек в поисках информации об истории своей семьи начинает коммуницировать внутри семейной системы. (А.Т.) Т.е от размышлений о своей персональной судьбе и фантазий о «родовом проклятье» он переходит к контактным действиям с актуальным близким окружением в реальном мире.
В завершение скажу, что, по моему мнению, именно Гештальт подход даёт нам, психологам, возможность работать с очень разными, в том числе, «магическими», запросами, и мы реально можем помочь обратившемся к нам людям способность давать направление собственной жизни.